Часть 1. Истории длиною в полет и чуть дольше
Вступление
Если вы летаете во сне, вовсе необязательно, что вы растете. Возможно, вы просто уснули в самолете. К слову сказать, я сейчас сплю и едва ли становлюсь от этого выше хоть на сантиметр. Да-да, не удивляйтесь и не смотрите с таким возмущенно-обиженным выражением лица, с каким смотрит сейчас на меня мой сосед.
Говорят, что во сне можно прожить целую жизнь. Скажу вам больше: я могу прожить даже две: свою и своего соседа, если он сейчас же не перестанет буравить меня подозрительным взглядом. Так и хочется попросить его отвернуться и поискать себе другой объект для наблюдений, но лень просыпаться только ради этого.
Самолет немного трясет. Может быть, моего соседа это и способно встревожить или даже напугать, но только не меня: я ведь знаю, что это всего лишь турбулентность. Итак. Сплю дальше. Не отвлекаюсь.
Меня не раз укоряли в том, что я так часто пишу о полетах. Не далее как вчера я снова оказался под огнем критики — «Завтра снова напишет о полете!» Пожалуй, я единственный в мире человек, которого критикуют за то, что ему еще предстоит сделать. Все же те, кто меня критиковал, не ошиблись. Скажем так, я не дал им ошибиться.
За моей спиной кто-то заводит очень пронзительную задушевную беседу со стюардессой. Что уж тут поделаешь? Придется, проснуться, послушать. Кажется, мой проницательный сосед сзади спрашивает о каких-то неполадках с двигателем. Ох уж эти знатоки авиационной техники. Почему бы им не выделить специальные самолеты, чтобы они летали отдельно и не пугали ничего не подозревающих пассажиров? Это уже позже, когда самолет благополучно сядет, я наверно узнаю о том, что два с половиной часа был на волосок от гибели в самолете с неисправными двигателями, но сейчас-то я об этом не знаю, поэтому мне легко и спокойно как никогда.
Все же уснуть снова у меня не получается. Я недовольно ворочаюсь в кресле, отчаянно призывая сон, но тщетно. В конце концов я сдаюсь, ругая про себя соседа за его бестолковые расспросы, и, закрыв глаза, погружаюсь в воспоминания, чтобы хоть как-то скоротать время.
Глава 1. Фермер по имени Бенжамен
Дверь магазина медленно отворилась, и в проеме возникла высокая худощавая фигура Лорана. Его загорелое лицо выглядело уставшим, но довольным. В левой руке он держал упаковку Перье, а в правой – старенький мобильный телефон, который в эту самую секунду пронзительно запищал. Лоран ответил, но говорил совсем недолго.
— Отец. Спрашивает, когда нас ждать, — сказал он на английском с мягким французским акцентом, садясь в машину и небрежно кладя упаковку на заднее сиденье. – Я решил купить воду сейчас, на случай, если по дороге не встретим других магазинов.
Я кивнул, потянувшись назад за бутылкой.
— Да, в такую жару без нее пришлось бы непросто. Мне уже сейчас хочется пить.
— Открой-ка и мне одну, — попросил друг, заводя машину и поворачиваясь, чтобы убедиться в том, что выезд свободен.
Бутылка открылась с сердитым шипением, плеснув на меня пару капель минеральной воды. Я передал ее Лорану и принялся вытирать руки о джинсы.
— Мне не терпится познакомить тебя с родителями, — сказал он, сделав большой глоток прохладной воды.
Я не ответил. Посмотрел на него многозначительно, сощурившись и сдвинув брови. Лоран мельком взглянул на меня и отвернулся, но, когда причина моей странной реакции, наконец, дошла до него, он снова посмотрел на меня, на этот раз внимательнее, тоже насупившись. Мы оба не выдержали и расхохотались.
— Трудности перевода, — выдохнул он, успокоившись и стряхивая с ресниц слезы. – Неправильно сформулировал предложение.
— Я понял… — ответил я и после короткой паузы добавил, — милый.
Мы снова рассмеялись.
— С этими шутками нужно быть поосторожнее, — посерьезнев, сказал Лоран. – Сейчас это обычное дело и люди могут вполне искренне поверить.
— Мы сейчас куда? – спросил я, меняя тему.
— Так, — задумался Лоран. – Дай-ка подумать. Наверно сначала заедем в Беллькастель, а оттуда в Пеирюс и потом ко мне на ферму. – Произнес он, растягивая слова. – Сегодня родители ждут на ужин соседа.
Я кивнул и принялся рассматривать пейзажи за окном. Безусловно, южная Франция и, в частности, Аверон – департамент, в котором родился и вырос Лоран, производила впечатление потрясающее, завораживала и восхищала. Неслучайно мой друг решил посвятить себя фотографии – пушистые зеленые каньоны и живописные лесные дороги вдохновляли, их хотелось созерцать, ими хотелось любоваться, их хотелось запечатлеть навеки.
Солнечные лучи несмело пробивались сквозь зеленую арку деревьев. Дорога повела нас вниз, почти к самой речке, весело бегущей по гладким серым камням. Я откинулся на спинку кресла. Озорное журчание реки подхватило мои мысли и унесло далеко, прочь от реальности. Мир вокруг стал казаться картинкой из фэнтези.
Вскоре мы подъехали к широкому каменному мосту, высокие арки которого угрожающе нависли над сверкающей в солнечном свете рекой, и остановились недалеко от него.
— Приехали, — просто сказал Лоран и вышел из машины.
Я последовал за ним. Слева от основной дороги вверх убегала узкая тропинка. Я поднял голову, чтобы посмотреть, куда она ведет, и невольно выдохнул от восхищения. Из-за маленьких одноэтажных и двухэтажных домиков выглядывали высокие старинные стены замка. Построенный на холме он смотрел свысока на окружающий его городок.
— Belle, — прошептал я не в силах сказать больше.
— Oui, — рассмеялся Лоран: его позабавила моя реакция. – Donc je te l’ai dit[1].
Я ничего не понял, но все равно понимающе кивнул.
— Оттуда открывается лучший вид, — сказал он, кивнув на лужайку, раскинувшуюся на другом берегу реки.
Мы спустились с моста на лужайку и подошли к реке. Сквозь кристально чистую воду, золотящуюся в лучах солнца, на нас удивленно поглядывали укрывшиеся на дне растения. Кое-где на мелководье грелись на солнце мелкие подводные камушки.
Я аккуратно вытащил из сумки фотоаппарат и сделал несколько фотографий, после чего мы вернулись обратно на другой берег и стали взбираться по тропинке к замку.
— А кому сейчас принадлежит этот замок? – спросил я, наблюдая за тем, как Лоран, присев на корточки, перебирает мелкие камни.
— Кажется, его купили какие-то американцы. – Он выпрямился и протянул мне камешек. – Сувенир. Можешь подписать потом, откуда он, и будет не хуже любого магнита.
Меня позабавила и одновременно глубоко тронула эта идея.
— Спасибо. – Я похлопал его по плечу. – Здесь много иностранцев, — заметил я.
— Да, — отозвался друг, вскидывая голову, чтобы посмотреть, сколько нам осталось подниматься. – Американцы, англичане. – На этих словах он фыркнул. — В Авероне их много. Здесь спокойно, здесь красивая природа, поэтому они предпочитают перебираться жить сюда.
— Не в Париж, — улыбнулся я.
— В эту дыру? – наполовину удивленно, наполовину возмущенно переспросил он. – Что они там потеряли? Ты был в Париже?
— Нет, но хотелось бы посмотреть, — признался я.
— Посмотришь и сам увидишь, — он закивал головой в подтверждение своих слов.
Минуту спустя он добавил, пожимая плечами:
— Нет, в нем, конечно, есть что-то. Архитектура, например. Но, — он поморщился, — Париж суетливый и холодный. Поверь мне. Впрочем, ты и сам скоро убедишься.
Я промолчал в знак согласия. У меня не было смысла спорить с ним, не только потому что я боялся ранить его южнопатриотические чувства, но еще и потому что я имел очень смутные, пропитанные стереотипами, представления о Париже, и с моей стороны было бы странно восхвалять и защищать город, который он знал лучше меня.
— Эй! – неожиданно воскликнул Лоран. – Погляди-ка на этого парня. – Захохотал он, указывая на молодого человека, который старательно взбирался вверх по выложенной камнем тропинке на роликовых коньках. – Этот парень ненормальный.
Было трудно с ним не согласиться. Если желание прокатиться на коньках в превосходный летний день еще можно было понять, то отчаянные попытки забраться на них по тропинке казались по меньшей мере непонятными.
— Американцы, — быстро нашел объяснение Лоран. – Что с них взять?
Наконец мы поднялись к самому замку, на каменных стенах которого островками росли цветы и зелень. Круглые башенки замка были обнесены высокой крепостной стеной. Казалось, еще мгновение и послышится голос храброго принца: «Рапунцель, спусти свои косы». И тогда из окна башенки выглянет прекрасная заточенная Рапунцель и спустит свои длинные золотистые волосы, чтобы принц смог пробраться к ней в башню и освободить ее.
Сделав еще несколько фотографий, довольные поездкой и загоревшие под палящим солнцем, мы вернулись к машине.
— Сказочно, — произнес я с восхищением, понимая, что другу не терпится услышать о моих впечатлениях.
— Не Эйфелева башня, конечно, — сказал он скромно, уверенный в том, что я поспешу с ним не согласиться.
И я, конечно, оправдал его ожидания.
— Башне с ним не сравниться.
Лоран ухмыльнулся, пожал плечами и обвел гордым взглядом Беллькастель.
Минут десять спустя, когда мы уже ехали в машине, он снова внезапно воскликнул:
— Этот парень на мотоцикле ненормальный!
Сначала я не понял, о чем он, но, когда мотоциклист обогнал нас и оказался впереди, я открыл рот от удивления. На нем не было шлема. Ничего не было, кроме рваных джинсов.
— Американец, — предположил я, полушутя, полусерьезно.
— Псих, — сказал Лоран, кивая, словно слова «американец» и «псих» означали одно и то же.
Когда мы добрались до замка Пеирюс, я понял, что мне не помешало бы безрассудство мотоциклиста-экстремала. Крепость возвышалась на самой вершине скалы, со всех сторон окруженной обрывом. Увидев, что мой друг серьезно намерен показать мне, безусловно, лучший вид для фотографии, я занервничал. Страх высоты глубоко сидел во мне с самого детства, если не сказать с рождения, отчего я даже в окно всегда выглядывал с безумно прыгающим от ужаса сердцем.
— Мне эта идея не очень нравится, — я постарался, чтобы мой голос прозвучал спокойно, но настойчиво.
— Но оттуда лучший вид, — начал уговаривать меня Лоран. — Пошли.
— Нет, — уперся я, — ты как хочешь, а я не пойду.
— Я поднимался туда сто раз. А теперь хочу, чтобы ты посмотрел.
— Мне и отсюда все видно, — бросил я не слишком убедительно.
— Ничего тебе отсюда не видно. А там картина действительно завораживает. – Лоран ободряюще похлопал меня по плечу.
Мы могли спорить так до самого вечера. Я понял, что мне все равно придется уступить.
Подъем оказался гораздо менее страшным, чем мне казалось, когда я смотрел на хрупкую с виду металлическую лестницу со стороны. Но на спуске я несколько переволновался, отчего у меня даже руки задрожали. Все-таки я переборол страх и уверенно спустился к машине, гордясь собой и силой своей воли.
— Видишь, — Лоран добродушно улыбнулся, — все не так уж страшно. А теперь домой. Бенжамен будет наверно через пару часов.
— Ваш сосед? – уточнил я.
Лоран кивнул.
По дороге домой мы встретили на пути еще десять ненормальных парней, восемь из которых оказались американцами, а остальные двое – быками, которые встали прямо перед нами на дороге и упрямо отказывались перейти на другую сторону.
Когда один из огромных черных быков, наконец, медленно зашагал дальше, Лоран начал его озвучивать густым тягучим басом.
— Ну-у-у я-а-а пойду-у-у.
Второй бык продолжал стоять на месте и вилять хвостом. Внимание Лорана переключилось на него.
— Э-э-эй, ты куда-а-а, Гюста-а-ав?
Я хохотал до слез. В конце концов, Лоран тоже рассмеялся не в силах больше сдерживаться и продолжать озвучивать.
Вечером, когда серебристые огоньки звезд усыпали темно-синий бархат неба, когда изнуряющая жара спала, а Себастьян, отец Лорана, вернулся домой, торжествующе держа в руках подстреленного дикого кролика, нам поручили сделать барбекю. Себастьян присоединился к нам на веранде, с иронией глядя на то, как неуверенно его сын, привыкший к гораздо более простой городской жизни, управляется с барбекю.
Мы уже уселись за стол, когда послышался звук подъезжающего автомобиля и хрипловатый мужской голос поздоровался с матерью Лорана, вышедшей встречать гостя. Вскоре на веранде показался высокий плечистый седой мужчина в сопровождении молодого человека. Прямая осанка и широкие плечи молодого человека придавали ему воинственный вид и внушали симпатию, но его по-детски румяное лицо было, пожалуй, чересчур красиво и высокомерно для того, чтобы я проникся к нему уважением. Парень мне сразу не понравился. По сходству между Бенжаменом и его спутником, я понял, что молодой человек – его сын. Бенжамен бросился обнимать сначала отца Лорана, потом и самого Лорана. Увидев меня, он добродушно и несколько удивленно улыбнулся и протянул мне руку.
— Мой друг-армянин, — объяснил Лоран по-английски, так чтобы я тоже мог его понять. – Я, кажется, рассказывал вам о нем.
— Рассказывал, — ответил Бенжамен на превосходном английском, дружески похлопав меня по плечу и притянув к себе.
Меня немало удивило такое проявление горячей любви к совершенно незнакомому человеку, но я объяснил его особенностью французского менталитета.
Бенжамен обратился к Себастьяну.
— Прошу прощения за опоздание. Я немного задержался дома.
— Опять припарковался в бассейне, да, Бенжамен? – пошутил отец Лорана и громко захохотал, довольный своей шуткой.
Мое присутствие заставило даже родителей Лорана вспомнить давно забытый английский, с чем они, надо отдать им должное, справлялись довольно неплохо, если учесть, что последние лет двадцать без малого Себастьян и его жена жили на ферме почти в заточении. Лоран старался делать все возможное, чтобы поддерживать связь между родителями и внешним миром, и обучение их английскому было частью этой его работы.
— Нет, остряк, — улыбнулся Бенжамен, откинувшись на спинку стула, — неожиданно возникли кое-какие дела, связанные со школой.
— Наш сосед, — прошептал Лоран мне на ухо, — учитель плавания. Он директор школы, которую открыл много-много лет назад его отец.
Я кивнул на «прелестное создание» и произнес, стараясь скрыть чувство неприязни к молодому человеку.
— А этот Аполлон, я так понимаю…
— Сын Бенжамена, — ухмыльнулся Лоран. – Артур. Вы подружитесь, вот увидишь.
Я позволил себе мысленно не согласиться с Лораном, но вслух ничего не сказал. В это самое время на веранду вышла Франсуаза, мать Лорана, держа в руках две бутылки красного вина.
— Лоран, — обратилась она к сыну, — принеси-ка сыр, а я пойду за бокалами.
— Похоже, ты понравился старику Бенжи, — заметил Лоран, старательно раскладывая сыр на подносе.
— Он мне тоже, — заверил его я.
И я не лгал. Бенжамен Морель производил впечатление исключительно положительное. Мне нравилась некоторая противоречивость, отличавшая его от других: открытый и разговорчивый на первый взгляд, он одновременно имел привычку к недосказанности, которая делала его человеком интересным, и даже загадочным. Эта недосказанность нисколько не пугала и не отталкивала меня, потому что я почувствовал сразу, и позже имел возможность убедиться в своей догадке, что она не имела ничего общего со скрытностью.
Я неуверенно добавил:
— Он так обнял меня, что мне, по правде, даже стало не по себе.
— О, он не всех так обнимает, — засмеялся Лоран, поняв, что горячее приветствие Бенжамена привело меня в некоторое замешательство.
Его слова еще больше сбили меня с толку. Но тут Лоран поменял тему.
— Бенжамен немного не похож на обычного фермера. В отличие от моих родителей, он не возится с рассвета до поздней ночи с коровами, кроликами и курицами. Точнее, он все это делал до смерти своего отца. Но когда Морель старший умер, кому-то нужно было взять школу на себя, и Бенжамен продолжил его дело. А фермой теперь занимается его старший сын.
Я вопросительно кивнул в сторону веранды.
— Нет, этот младший, — Лоран отрицательно покачал головой. — Старший, Андрэ, скоро подойдет. Сейчас наверно он выводит коров в поле.
— Так, значит, делами фермы занимается старший? –спросил я, подхватывая зашатавшуюся бутылку, которую Лоран случайно задел, поднимая со стола поднос.
— Merci[2], — поблагодарил он, удобнее хватая поднос, — да. Такое бывает нечасто. Обычно с родителями остаются младшие. К тому моменту все старшие братья и сестры успевают разбежаться в город и оставляют младших помогать родителям. – Он вздернул голову, указывая вверх. – Возьми, к примеру, Тьери.
Младшего брата Лорана, Тьери, в этот день я видел только один раз – когда он приехал домой с работы. Он был автомехаником, и странная любовь его ко всему тому, что ржавеет и скрипит, заставляла его тащить домой отовсюду всевозможные детали старых сломанных машин. Он даже помог отцу соорудить какую-то страшную машину для вспахивания, похожую на робота из фантастического фильма. Когда мы прогуливались по ферме с Лораном и его отцом, Себастьян подвел меня к огромному бесформенному предмету, завернутому в сырую, покрытую листьями и прутиками тряпку. Торжественно стянув ее, Себастьян гордо заявил, что в создании этого чуда техники лично участвовал его младший сын.
За обедом Бенжамен, долгое время внимательно меня рассматривавший, обратился ко мне с неожиданным вопросом:
— Сынок, а ты из какой части Армении?
Я удивленно уставился на него и на мгновение не знал, что ответить и как объяснить ему, человеку, едва ли представляющему карту Армении, откуда я.
— Из Сюника, — все же ответил я, решив, что если он спросил об этом, то наверно имеет хоть какое-то представление о том, что такое Сюник.
— Потрясающе живописное место, — неожиданно произнес он на армянском и устремил мечтательный взгляд в звездное небо над Авероном, как будто в эту самую минуту перед его мысленным взором действительно предстали во всем своем великолепии зеленые сюнийские горы.
— Что он сказал? – Себастьян затрясся от беззвучного смеха, тыча пальцем в друга.
Мои глаза округлились еще больше. Лоран прыснул, развел руками и потянулся за стаканом с водой.
Кроме меня, кажется, один только Аполлон понял, что сказал Бенжамен. Он едва заметно улыбнулся и внимательно посмотрел на меня.
Заметив, наконец, мое замешательство, Бенжамен, сказал.
— Моя бабушка была родом из Западной Армении, из Васпуракана.
Я вздохнул и кивнул, поняв, что последует дальше.
— Да, ты правильно меня понял, — подтвердил мою догадку Бенжамен. – В 1915-м, когда резня стала массовой, ей было три годика. Отца убили, а мать вынуждена была бежать с двумя детьми: моей бабушкой и ее младшим братом, пятимесячным Арамом. Они бежали несколько дней, скрываясь в лесах и покинутых разрушенных домах, пока, наконец, не достигли реки. Тогда моей прабабушке пришлось сделать выбор… — на мгновение он замолчал, задумался, а потом добавил. – Страшный выбор, не правда ли? Кого взять с собой к спасению: новорожденного сына или дочь, которая уже осознавала все, уже научилась бояться и тряслась от ужаса, которая, несмотря на свои три года, понимала, скорее, чувствовала, что матери придется выбрать, и выбор будет… — В глазах Бенжамена заблестели слезы. Мы сидели молча. Все знали, что будет дальше. — Она взяла сына. И обещала вернуться и забрать дочь, но что-то случилось. Она не вернулась. Ночью мою бабушку нашли другие беглецы. Они подобрали ее. А потом она оказалась здесь. Ее звали Люсик. Когда она вышла замуж, она еще какое-то время пыталась найти своих родных, но тщетно. Она мало что помнила. Постепенно растаяли даже те воспоминания, которые остались с ней после бегства. Постепенно она стала француженкой. Постепенно она стала Люси. – Бенжамен снова замолчал и внимательно посмотрел на своего сына. – Это имя, — он кивнул на Аполлона, — Артур — дань прошлому. Благодарность ей за то, что выжила и… способ сказать, что я принимаю выбор своей прабабушки и не держу обиды, потому что так было нужно. Мать Артура — армянка, — подытожил он и улыбнулся.
Себастьян печально вздохнул. Лоран взглянул на Артура (в эту секунду мне почему-то расхотелось называть его Аполлоном) и улыбнулся, но юноша не смотрел на него, он был погружен в свои мысли. Франсуаза крутила в руке стакан с водой, подперев другой рукой подбородок.
Бенжамен, оживившись, хлопнул в ладоши и уже гораздо веселее сказал:
— Поэтому мой отец открыл школу и начал учить детей плавать с раннего возраста. Его мать не умела плавать. Она чуть не погибла. Она потеряла семью. А если бы умела?..
Все промолчали и Бенжамен, глубоко вздохнув, признался:
— Правда, мои сыновья, хотя и превосходные пловцы, благодаря мне, конечно, не слишком горят желанием когда-нибудь возглавить эту школу. Они, — он закатил глаза и небрежно взмахнул рукой, — заняты другим. Андрэ занят фермой, а Артур предпочел воде воздух.
— Да, — произнес, очнувшись от задумчивости, Себастьян. – Наш маленький Морельчик еще с детства мечтал стать летчиком. И совсем скоро ему уже разрешат стать вторым пилотом, пока, правда, на региональных рейсах.
— Уважаю, — сказал я, несколько удивленный тем, что мое первое впечатление о парне с внешностью Аполлона оказалось не совсем верным. – Сколько тебе лет? – обратился я к нему.
— Двадцать четыре, — ответил он коротко и снова погрузился в молчание.
Вскоре после ужина к нам присоединился уставший, но довольный удачным днем Андрэ. Он пришел с женой – худой, но миловидной девушкой по имени Анаис. Она не была похожа на утонченных безупречных городских красавиц с подведенными глазами и подкрученными ресницами, но в ее простой деревенской красоте была какая-то прелесть, которой им определенно недоставало. Она весело смеялась, когда ей хотелось смеяться, она громко говорила и оживленно жестикулировала, когда тема увлекала и занимала ее, она не морщилась брезгливо, когда Люк – черный терьер Лорана, — подбежал к ней и начал тереться о ее ноги, а начала играть с ним и гладить его пушистую черную, как смоль, шерсть.
Бенжамен поглядывал на нее с добродушной и по-отечески теплой улыбкой, шутил с ней и пару раз даже дружески похлопал по плечу.
— Мне повезло с Анаис, — признался Андрэ, когда мы гуляли по тихому ночному полю.
Он шел, держа жену за руку и время от времени заботливо поправляя шерстяную шаль на ее плечах. Анаис молча шла рядом, уставшая настолько, что, казалось, она спит, и ноги сами несут ее туда, куда поведет ее Андрэ. Лоран и Артур говорили о чем-то, тихо, чтобы не нарушить усыпляющий голос ночи – шелест листьев, осторожное дуновение ветерка, далекий крик ласточки, стрекот кузнечиков в траве.
— Фермерам приходится очень непросто, — серьезно сказал Андрэ. – Не каждая девушка согласится выйти за них замуж. Кому захочется провести всю жизнь в заточении, следя за коровами и птицей, вставая с рассветом и ложась спать далеко за полночь? Если когда-то это еще было возможно, то сегодня, с этим глупым феминизмом и эмансипацией, становится все сложнее и сложнее, до невозможного сложнее, создать семью. Все бегут отсюда в город за свободой и приключениями.
— А как ты познакомился с Анаис? – спросил я и, решив, что мой вопрос может показаться невежливым, добавил, – если это не секрет.
— Нет, конечно, — по голосу я понял, что Андрэ улыбается. Возможно, моей вежливости, возможно, воспоминаниям о первой встрече с женой. – На вечеринке в деревне.
— Это как? – удивился я.
— Каждые выходные в деревнях устраиваются вечеринки для молодежи, — объяснил Андрэ. – Пожалуй, это единственное место, где ты можешь с кем-нибудь познакомиться, поэтому обычно на эти вечеринки съезжается немало народу с близлежащих ферм.
— А почему бы не навещать друг друга в обычное время?
— Ты видел эти расстояния? – ответил вопросом на вопрос Андрэ. – Как бросить ферму и поехать к кому-то только для того, чтобы просто посидеть за чашечкой чая? Это тяжелая работа. И она требует очень-очень много времени и сил, — сказал он, снова поправляя шаль на плечах Анаис.– Я сразу понял, что младшенький скорее под трактор ляжет, чем будет заниматься этим. Вот и решил взять это на себя.
Благородный поступок Андрэ впечатлил меня.
— Ты сделал это ради брата? – спросил я. Я постепенно проникался уважением к Андрэ и к его семье, даже к Артуру, который поначалу показался мне человеком отталкивающим.
— И ради него и из любви к этой работе, — ответил Андрэ, с жадностью вдыхая свежий деревенский воздух, пропитанный ароматом влажной травы. – А младшенький, — он махнул в сторону брата, — пусть себе летает. И найдет себе девушку. Хотя даже в городе это уже становится непростой задачей.
— Ну, может быть, и вправду, повезет, и ты найдешь себе хорошенькую неэмансипированную девушку, — обратился я к Артуру, не зная точно, слышал он наш разговор с его братом или нет. Парень не удивился моим словам.
— В жизни всякое бывает, — отозвался он.
Меня позабавил его ответ. Точно такую же фразу однажды произнесла моя тогда еще совсем маленькая сестра, стоя у окна в морозный зимний день и надеясь, что пойдет снег, которого не было уже несколько лет. Отчаявшись ждать его, она глубоко вздохнула и прошептала: «В жизни всякое бывает, потому что снега нет». Отец услышал эту бессмысленную детскую фразу, подхватил ее и рассказал всем своим знакомым, которые стали искать в ней глубокий философский подтекст.
— Потому что снега нет, — еле слышно сказал я, вспоминая опечаленное детское личико.
— Может быть, и поэтому, — усмехнулся парень, расслышав мои слова.
— Младшенький грезит о том, чтобы найти родных, — снова заговорил Андрэ. – В Армении. Он уверен в том, что это возможно.
— Поддерживаю, — послышался голос Лорана. Он долго молчал, задумавшись о чем-то, но услышав последние слова, снова присоединился к нашему разговору. – Это стремление, эта идея достойна уважения.
— Достойна, — сонно пробубнила Анаис и снова погрузилась в молчание.
Я взглянул на Артура. Я действительно уважал Морелей. Каждого по-своему.
Глава 2. Париж
— А он говорил, смотреть не на что! Хитрюга. – Я стоял, в восхищении раскинув руки, перед огромной пирамидой из стекла – центральным входом в Лувр. Мое сердце билось учащенно. На какое-то время я застыл, словно статуя, с распростертыми объятиями, не в силах оторвать глаз от пирамиды.
— Не верь тулузенам, когда они говорят тебе про Париж, — усмехнулся Артур. – Ничего хорошего ты от них не услышишь. – Взглянув на часы, он поторопил. – Если мы хотим успеть до вылета и на башню, нам следует поторопиться. До нее идти часа полтора, не меньше. А рейс через семь с половиной часов. Но на башню обычно бывают длинные очереди.
Я нехотя пошел за ним, постоянно оборачиваясь, чтобы снова посмотреть на Лувр. Вокруг сновали туристы, оживленно о чем-то разговаривая, щелкая фотоаппаратами и то и дело восклицая: Magnifique! Parfait![3] – единственные слова на французском, которые им удалось осилить. А другими словами о Париже говорить было невозможно. Человек десять выстроились в нескольких метрах от пирамиды в линию и, позируя для фотографий, принимали всевозможные позы и выражения лиц, поднимая ее на руках, держа на ладони, целуя, толкая и ломая. Я улыбнулся с некоторой иронией, поскольку подобные операции с пирамидой давно уже казались мне, человеку, увлекающемуся фотографией, моветоном.
— До аэропорта добираться еще… – Артур, прищурился, считая в уме, сколько займет дорога от Эйфелевой башни до аэропорта Шарля де Голля, откуда нам предстояло полететь в Армению, встречи с которой он ждал с замиранием сердца.
После моей первой встречи с Морелями прошло чуть меньше года. За это время я успел побывать в Армении впервые за долгое время. Это был мой новогодний сюрприз родителям и сестре, которых я не видел несколько лет. В апреле я снова прилетел во Францию, чтобы вместе с Артуром вернуться в Ереван, где совершенно случайно, каким-то невероятным образом мне удалось найти родных, которых так долго искала его семья.
Я успел подружиться с ним за это время, признавшись себе в том, что мое первое впечатление о нем было ошибочным. Мне и сейчас казалось, что природа немного увлеклась, стараясь сделать его лицо красивым. Не то, чтобы я придерживался мнения, что мужчина должен быть чуть красивее обезьяны, но между Нарциссом и обезьяной я все же отдавал предпочтение обезьяне, а Артур, как показалось мне в первые минуты нашей встречи, был несколько склонен к нарциссизму. Но вскоре я вынужден был признать, что эта склонность была маской, которую придумал для него я сам, своими собственными предрассудками и поспешным поверхностным суждением, и которая искажала для меня его настоящее лицо.
Мы шли по сверкающему изумрудно-зелеными красками саду Тюильри. Мне чудилось, что я оказался в стране чудес Льюиса Кэрролла, что сейчас за высокими клумбами раздастся заливистый смех Алисы, что на лужайке вдруг вырастет длинный стол, за которым будет сидеть шляпочник, приглашая меня присоединиться к чаепитию.
— Здесь все кажется таким красивым. Трудно представить, что Париж может быть другим, правда? – Артур искоса взглянул на меня.
— Да, если не видеть другой Париж своими глазами, — согласился я, вспоминая мрачное парижское метро, которое произвело на меня накануне гнетущее впечатление. – Этот глянцевый мир над землей сильно отличается от того, что видишь в подземке. А между тем, мне, как человеку, который привязан к общественному транспорту, метро нужно не меньше, чем потерянная машина времени путешественнику Уэллса, поэтому встреча с тем миром для меня неизбежна.
— Острое сравнение, — с настороженным тоном отметил Артур.
— Как у любого писателя, — сказал я с оттенком самодовольства.
Когда через несколько минут мы подошли к Елисейским полям, мрачные картины парижского метро мгновенно выветрились из моих мыслей.
— Ох, а я-то ожидал увидеть огромные невспаханные… – выдохнул я.
— Это Лоран тебе так рассказывал? – выдавил Артур сквозь смех.
— Нет, — засмеялся я, — это шутка.
Какое-то время мы шли молча, думая каждый о своем. Я смотрел на торжествующе всплывающую на волнах Елисейских полей Триумфальную арку. Артур, нахмурившись, опустил голову. Казалось, его не заботили ни Елисейские поля, ни Триумфальная арка, ни Париж. В эту минуту его занимали другие мысли. Если много месяцев назад, в тот летний вечер, когда мы встретились с ним впервые, кто-то сказал бы мне, что я увижу эту мрачную задумчивость на его лице, я только улыбнулся бы саркастически. Впрочем, я ведь так и отреагировал, когда Лоран заверил меня, что мы с Артуром подружимся. Конечно, я бы наверно покривил душой, если сказал бы, что мы с ним близкие друзья, но я уважал его, а уважение к человеку подчас говорит о нем больше, чем дружба, которая, подобно любви, бывает иногда слепой.
Около часа спустя мы добрались до Эйфелевой башни. Прекрасная кокетливая француженка, она дразнила нас с того самого момента, как мы вышли из отеля, то несмело выглядывая из-за домов и подзывая к себе, то скрываясь за ними, и всякий раз, увидев ее стройный силуэт в золотистых лучах апрельского солнца, я думал, что ей уже не скрыться от нас, но, лукавая проказница, она снова пряталась в толпе окруживших ее домов, стоило мне отвлечься на мгновение. Но, когда мы, наконец, преодолели последний поворот, она предстала перед нами в своем изящном великолепии, обрамленная, словно короной, парящими высоко в небе легкими пушистыми облачками.
Артур оказался прав, в чем я, впрочем, и не сомневался: длинной змейкой к башне выстроилась очередь в несколько сотен человек, и мы простояли без малого час, прежде чем добрались до лифтов, ведущих на верхние площадки башни.
Мое героическое восхождение на Пеирюс нисколько не помогло мне преодолеть страх высоты. Когда двери лифта закрылись на второй площадке и он взлетел к вершине Эйфелевой башни, у меня сердце ушло в пятки.
— Боишься высоты? – спросил Артур, заметив мой напряженный взгляд. – Надеюсь, твой страх не испортит твоего впечатления от того, что ты сейчас увидишь.
Перед красотой раскинувшегося до самого горизонта Парижа отступил даже мой страх высоты. Длинными лучами уходили от Площади Трокадеро широкие улицы, пробираясь сквозь невысокие дома центрального Парижа. А вдалеке, за пределами центра, величественными гигантами вырастали современные небоскребы. Широкой зеленой лентой опоясывала город, пробегая под бесконечной цепью мостов, Сена. Я взглянул на Монпарнас – одинокий исполин, стоящий в море четырех-пятиэтажных построек. Его так много критиковали за то, что он портит прекрасный облик города. Но в эту секунду я был в него влюблен. Я был влюблен в каждую узкую парижскую улочку, в каждый фонарик, в каждый дом. Я был влюблен в Париж. И всего через пару часов мне предстояло с ним расстаться.
Я нехотя открываю глаза. Поначалу мне кажется, что я все еще нахожусь в том апрельском дне, когда вместе с Артуром мне предстояло полететь в Армению, но, когда осознание реальности возвращается ко мне полностью, вспоминаю, что с тех пор прошло около полутора лет. Я действительно лечу в Армению, но сейчас совершенно по другому поводу. Хотя… Как же все интересно складывается в этой жизни. Потому ли, что нет снега, как однажды предположила моя сестра, или по другой причине, но в этой жизни действительно случается всякое.
Я наконец засыпаю, откинувшись на спинку кресла.
