Вот уже несколько недель, как я в тюрьме Сан-Луис Обиспо. Эту тюрьму называют “Калифорнийская мужская колония.” Называйте эту тюрьму, как хотите.
Тюрьма есть тюрьма.
Эту запись я начал в сентябре месяце.
Цель моя – показать все то, что произошло, когда я окончательно убедился в том, что наш Госдепартамент (по сути, Министерство внутренних дел) лишает меня, гражданина Америки, права пользоваться законами своей страны.
Этим своим шагом этот орган власти в очередной раз подтвердил все, сказанное мной в предыдущих записях, – то, что политика нашей страны основана на интересах больших нефтяных компаний и других огромнейших трастов (торговых монополий) и не имеет никакого отношения к интересам хозяев страны – граждан Америки.
Персидский шах многократно приезжал в Америку и был личным гостем наших президентов. Что они должны были обсуждать? Конечно, нефть и свои собственные интересы. Все, безусловно, в один прекрасный день раскроется, если, конечно, найдутся люди, которые, подвергнув свою жизнь опасности, наберутся храбрости рассказать американскому народу о том, что именно творят их избранники.
Это не имеет никакого отношения к той записи, которую я отправил президенту Никсону и Спикеру Палаты представителей, а также в еженедельники “Таймс”, “Нью-Йорк Таймс”, “Лос-Анджелес Таймс” и “Санта-Барбара Пресс”. Оригинал и еще одну копию я оставил у себя. Эти две копии в данный момент в руках у прокурора.
Безобразнейшим из всех был еженедельник Санта-Барбара Пресс. На следующий же день редактор, пренебрегая всеми моральными принципами, передал эту запись прокурору округа.
Дальнейшие действия Госдепартамента коренным образом изменили мое мировоззрение и ту цель, ради которой десятки лет я трудился и которая в итоге стала целью всей моей жизни.
Я желал создать фильм, который показал бы всему миру не только все зверства Османской империи к чужим народам, которыми она правила, но и отношение больших государств (что немаловажно) к геноциду 20-ого века.
В моем сценарии была кровь, но в меру. Не кровью я хотел показать всему миру то безобразное положение, которое мы имеем нынче, в частности в Соединенных Штатах Америки. Истина, справедливость, совесть и другие подобные ценности исчезли из нашей жизни. Скоро для того чтобы понять смысл этих слов, людям понадобятся словари. В этом вопросе я был не один. Годы моего труда не прошли безрезультатно. Несколько чужестранцев выразили свою поддержку. У всех была своя личная, частная причина и личные мотивы участвовать в фильме «Драхт» (РАЙ).
Не удивляйтесь, узнав что в числе моих единомышленников и компаньонов были и два турецких студента, которые испытывали глубокую ненависть к правителям своей страны и не желали смыть полувековое клеймо со лба своего народа. Имя этого клейма – “Первые геноцидники 20-го века.” Эти два искренних и честных человека не только должны были участвовать в съемках фильма, но и выразили свое желание помочь в осуществлении моего проекта. Они даже тратили свои личные денежные средства для этой цели. Один из них (по понятным причинам я не назову его имени) был моим гостем почти десять дней в квартире в Санта-Барбаре, в 1966 году.
Со вторым я встретился в 1972 году в аэропорту Анкары. Наша беседа длилась почти четыре часа. Когда я ему сказал, что не по моей воле весь проект провалился, он прослезился. Конечно, я ему не сказал, какое решение я принял, как армянин.
Одной из участниц проекта была молодая гречанка, которая училась в Америке. Она была из благополучной семьи. Та часть фильма, в которой описывались зверства в Греции, должна была сниматься на ее средства.
Считаю своим долгом двумя словами рассказать, почему именно эта девочка из благополучной семьи принимала участие в этом проекте. Она показала мне письмо на греческом, написанное в 1898 году, в котором ее прабабушка завещала своим будущим поколениям выполнить ее просьбу.
В этом письме говорилось о том, что рано или поздно мы должны найти любые возможные средства, чтобы отомстить правительству за то, что тысяча молодых девушек была заперты в церкви. В их числе была и сам автор этого письма, 17-летняя девочка, чей жених был уже убит.
Опьяненные своими зверствами солдаты численностью почти 50 человек вывели из церкви 9 юных девочек и использовали их для того, чтобы утолить жажду своих диких, озверевших страстей. Они поочередно подходили к девочкам. Автор этого письма была самой красивой и привлекла внимание многих солдат, и очередь солдат достигла 15.
Это описание – дословный перевод письма. Некоторые из них даже выражали безудержное желание, чтобы их жертвы поцеловали их и чтобы они изображали удовлетворение. Их били… Некоторые грызли их груди… Бедная девочка стала жертвой таких вот необычных и дерзких физических желаний, и, когда после 8-9 солдат, изнеможенная, она почти теряет сознание, очередной солдат, озверевший, отрезает ей грудь и тычет ей в рот, восклицая: “Ешь, чтобы знала вкус своего тела…” Жертве повезло… Она не умерла… В дальнейшем она вышла замуж, создала свою семью. И не только это письмо она оставила своим потомкам, но и ужасающую фотографию своей груди. В моем фильме эта история должна была экранизироваться в Греции, в том самом селе, откуда родом родители этой девочки. “Если после этих сцен совесть человечества не очнется от глубокого сна, тогда я согласна с вами, мы идем в пропасть забвения,” – часто повторяла эта юная, честная и искренняя дочь грека, которую переполняла боль и которая искренне желала любой ценой осуществить последнее желание своей прабабушки. Она связалась с одним курдом, у которого были свои давние счеты с тачиками. Он должен был предоставить одно село, несколько домов, которые мы смогли бы сжечь, 50 баранов, столько же курдских всадников в тачикских таразах тех времен и все необходимое для съемок.
Согласно моему проекту, фильм должен был одновременно показываться в кинотеатрах столиц трех разных стран и, что самое главное, бесплатно. С билетами должны были раздаваться листовки, в которых подробно объяснялась бы цель всего этого и наши требования – вернуть истинным хозяевам украденную страну, — а также требования расплаты за 2 миллиона невинных жертв, расплаты за геноцид. Конечно, многие внедрились бы в это дело.
Я хотел поднять такой шум, что не только Америка, но и все человечество не смогли бы пройти стороной и оставить без внимания наши справедливые требования. Я хотел создать такую ситуацию, результатом которой должен был бы быть армянский Нюрнберг. Я хотел сделать это целью своей жизни и отдать дань своим личным утратам, утратам моей нации, и остепенить Америку. Я уверен, если вопрос признания геноцида не будет решен заслуженным образом, то человечество исчезнет с лица земли. Армянский народ сегодня далеко не беспомощный народ, как это было в годы геноцида. Армянин может ждать и верить. Но простить ту организованную резню, которая осуществилась в Тачкастане, когда 2 миллиона армян (60 процентов всей нации и 80 процентов живущих в самом Тачкастане) было уничтожено…. невозможно простить никогда… никогда
Помимо чужестранцев, в числе моих компаньонов были и жители разных городов Америки. По понятным причинам их имена я тоже оставлю в тайне.
Согласно решению Персидского верховного суда, я должен был получить более 1 миллиона долларов еще десятки лет тому назад. Для получения этой суммы персидским правительством мне выдали 3 чека на частичную оплату. Один из них выплатили. Другой украли, когда я был в Иране, третий же остался у меня; я передал его адвокату Левину (Лос-Анджелес) для взыскания. Если посчитать по процентам, установленным судом, сейчас долг удвоился.
Мое прибытие в Америку и получение подданности (гражданства) США не понравилось персидскому шаху, и он распорядился принять все меры, для того чтобы я не получил этих денег. О своем желании лично поехать в Персию и получить свои деньги я вынужден был забыть. Мои друзья предупредили меня, что тем самым я подвергаю опасности свою жизнь.
Вся моя надежда была на наш Госдепартамент, так как, согласно закону, принятому Конгрессом, “Никакая страна не может получить помощь от Америки, если у нее есть невыплаченные долги американскому подданному и если у последнего имеются неопровержимые факты.” У меня же были не просто неопровержимые факты, но и само решение персидского верховного суда на руках.
Все мои усилия были тщетными, так как ШАХ И НАШЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО были связаны одним общим многомиллиардным нефтяным делом.
Когда шах приехал с визитом в Америку и был гостем президента Джонсона, я отправил ему и президенту телеграмму из 250 слов. Должен признаться, что в телеграмме я не очень лестно отзывался о шахе и использовал множество заслуженных им имен. Моя цель состояла в том, чтобы он пожаловался президенту на то, что американский подданный его оскорбил. Зря. Никакого результата – даже от нашего президента. Никакой реакции. Госдепартамент делал все возможное, чтобы навсегда закрыть этот вопрос.
Я же и не думал останавливаться и обратился в пенсионный фонд. Красивые, но пустые и бесполезные письма. Я жаловался, что Госдепартамент не выполняет закон о пенсионном фонде и не защищает права своего гражданина. Следует отметить довольно смешной и наивный поступок пенсионщика.
Он направил мое письмо в Госдепартамент и ждал от него ответа.
Ответ был тем же. Следует заметить, что тем самым пенсионщик не защищал меня, а пытался соблюсти ими же принятые законы. Решения наших законодателей и их исполнение нашими верховными органами – своего рода комедия. Безусловно, если бы это касалось их интересов, то любая жалоба получила бы другое решение. Я, в свою очередь, соответственным образом ответил и пенсионщику и Госдепартаменту и уже начал обдумывать свои дальнейшие шаги.
Ведь мое положение было серьезным и сложным, так как оно было связано не только со мной, но и со всеми теми, кто внес огромные средства для нашей общей цели. Да я и сам немало потратил.
И следует отметить, что, когда в зале суда речь зашла об этих суммах, я предложил прокурору раз и навсегда прояснить, почему на скамье подсудимых только я один, без Госдепартамента? Ведь это они направили меня в отель “Балтимор” и, вопреки моим принципам и моей воле, превратили свой кулак в оружие. Мое предложение было четким и ясным – от имени суда отправить запрос в Госдепартамент, чтобы тот, в свою очередь, официально потребовал от персидских властей копии тех решений, по которым персидские власти отказывались платить мой долг, тогда как на то было решение верховного суда их страны. Мое предложение было напрасным. Смею думать, что наше правительство не желало оскорбить своего близкого товарища шаха, с которым его связывали великие дела, и дало распоряжение прокурору снять этот вопрос. Прокурор подчинился, и это не было новостью ни для кого. Ведь он не раз за свою карьеру обходил стороной справедливость и истину. Он находился под следствием за множество фальсификаций и нарушений. Ему обещали закрыть его дело, если меня признают виновным, и отношения Америки с шахом не испортятся. МЕНЯ ПРИЗНАЛИ ВИНОВНЫМ. А дело прокурора закрыли, и его освободили от ответственности. Это был тот самый прокурор, которому я через врача отправил письмо с просьбой не участвовать в моем судебном процессе, если у него осталась хоть малейшая доля чести и достоинства.
Два года назад до моего процесса меня хотели убить. Эту официальную угрозу мне передала городская полиция, и я отнес это письмо лично прокурору и попросил, чтобы тот привлек к ответственности автора этой угрозы, ведь он не скрывал свое имя, так как был сотрудником прокуратуры. Прокурор не предпринял ничего; наоборот, ждал, когда меня убьют, ведь, по большому счету, за этой угрозой стоял он сам. Он выполнял все поручения своих долларовых хозяев. Они жаловались на некого Яникяна, который не только осмелился критиковать великих мира сего, но и называть вещи своими именами. От меня хотели избавиться и иными способами, но напрасно. Однажды на страницах истории появятся и эти события. Лично я не желал предать огласке эту историю, так как был полностью поглощен своей идеей – снять фильм о правах моего народа. Эта моя цель была превыше моих личных интересов.
Когда я увидел, что все окончательно исчезает, я начал искать способы показать всему миру, кто на самом деле турок и что он дал человечеству. Три дня я не выходил из своей квартиры. Все время размышлял о возможном способе. За эти три дня перед моими глазами прошла вся моя 78-летняя жизнь. Радостные веселые дни перемешивались с грустными. Я старался думать только о хороших воспоминаниях, но не получалось. Мое детство переплеталось со студенческими годами. Веселые дни исчезали, и я закрытыми глазами видел себя и свое детство и плакал. Когда я открыл глаза, мой взгляд остановился на фоторафиях моих родителей… нас было много… сейчас остались только я и моя сестра, которая младше меня на 2 года.
Из воспоминаний Гургена Яникяна